Е.К.Ромодановская

Эпистолярное наследие тобольских архиереев XVII века

В течение почти всего XVII века Тобольский архиерейский дом был главным центром литературной работы в Сибири. Здесь создавались такие исторические и агиографические сочинения, как Есиповская летопись, Сказание об Абалацкой иконе Богородицы, Житие Симеона Верхотурского – важнейшие памятники местного словесного творчества. Лишь к концу столетия летописная работа переместилась в воеводскую избу.

Все эти факты давно хорошо известны1, однако далеко не ясно, какую роль как в организации этого творчества, так и в непосредственном его воплощении, сыграли сами владыки, занимавшие тобольскую кафедру. Не приходится сомневаться, что все они – лучше или хуже – владели пером. Среди них были известные писатели, и самый знаменитый среди них – Игнатий Римский-Корсаков2. Однако и другие, менее изученные, представляют немалый интерес. Так, в последнее время выявлено большое количество сочинений, связанных с первым сибирским архиепископом Киприаном: помимо созданных им уже в Новгороде в 1630-е годы архиерейских поучений и записи местных чудес, до этого он несомненно имел отношение к созданию таких важных художественных и идеологических памятников XVII в., как Новый летописец и Сказание о даре шаха Аббаса3; это позволяет думать, что и в Сибири Киприан был не только инициатором поминания ермаковых казаков, но едва ли не автором самого текста Синодика.

О творчестве других владык известно совсем немного. Как правило, до нас дошла, в большей или меньшей степени, только их переписка; лишь Симеон является несомненным создателем одной из редакций Сказания о явлении иконы Казанской Богородицы в Тобольске4. Между тем ближайшее рассмотрение архиерейских писем позволяет обогатить наши знания о характере художественного творчества руководителей Тобольского архиерейского дома. В письмах в наибольшей степени находят отражение личные качества авторов – их характер, образованность, литературные пристрастия и умение владеть словом.

В настоящей статье речь пойдет о письмах лишь двух владык, Нектария (1636-1640) и Симеона (1650-1664). Помимо того, что до нас дошло значительное число их индивидуальных5 писем, они сопоставимы как по явной литературной одаренности, так и по обстоятельствам жизни их создателей: оба пишут о своей жизни в монастыре до поставления на кафедру, оба имеют отношение к прославлению местных чудотворных икон и к написанию сказаний о них. Тот факт, что это сопоставление разводит авторов к двум творческим и психологическим полюсам, позволяет отчетливее выделить специфику каждого.

Различие стиля чувствуется даже в чисто деловой переписке. Если Нектарий, как мы увидим, цветист и красочен, то Симеон, при соблюдении всех обязательных этикетных (титульных) элементов, далее, как правило, лаконично передает лишь самую суть просьбы. Типичный пример:

Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии, пожалуй, государь, к своему царьскому богомолью в собор к Софеи Премудрости божии воск и ладан на нынешной на 161-й год (РГАДА, ф. 214, стб.400, л.118)

Впрочем, и в подобных документах для большей убедительности могут появляться живые картинки. Так, хлопоча о строительстве “мостов” на Софийском взвозе, Симеон пишет:

В Тоболску, государь, как бывают со кресты и с ыконами ходы летом и зимою для освящения воды и к приходцким церквам для молебнаго пения по великим празником и от соборныя, государь, церкви Софеи Премудрости божии по звозу под гору.... И та, государь, улица и во все лето не просыхает и проезд по ней едва бывает. Со кресты и с ыконами ходить бывает нужда болшая. Летом, государь, бывает грязи болшие, а зимою ледяно. А се, государь, гора крутая, священницы и дьякони со кресты и с ыконами и с книгами падают, и иконы и книги роняют, отнюдь по чину с ыконами идти нелзе. А от иноземцов бывает зазор болшой, а иноземцов в Тоболску всяких вер много (Там же, л. 89)

Еще ярче речь Симеона в текстах, где речь идет о вещах, задевающих его самого. Он не стесняется просторечия, бытовых деталей, разговорных интонаций. Жалуясь на Ивана Милзина, племянника своего предшественника по кафедре Герасима, Симеон рисует картину “запустошения” Софийского дома:

А как я, твой государев богомолец, приехал в Тоболеск, и Софейской дом весь запустошен, опроче однех стен не заехал ничего... все было у него, Ивана, в руках... Хлеб всякой и мед пресной, и вино горячее, и всякие питья, и всякую посуду розносил к себе и с племянем своим и з друзьями всем софейским домовым делился. И пили, и ели, и прохлажались в Софейском дому в архиепископлих кельях и з женами без опасения. Что Иван, не проча Софейскому дому, так разорял, ...в обиходных кельях и на поварне [я] никакие посуды не заехал, что и воды нечем почерпнуть (Там же, л. 409).

Особенно красочны описания столкновений Симеона с тобольским воеводою А.И.Буйносовым-Ростовским. Здесь наиболее ярко проявилось авторское умение передать живой диалог, с помощью речевых средств создать характер человека в его живости и непосредственности. Первая сцена – нападение князя на архиепископского сына боярского Томила Чулкова еще в Тюмени, до приезда в Тобольск – как бы готовит читателя к последующему столкновению:

И... сам своими руками бил ослопом и увечил нещадно, и оставя ево едва жива. И бьючи ево, бранил всякою неподобною бранью матерны и называл вором, и говорил ему, Томилу: “емлете де вы, воры, приметываючися в духовных делах, рублев по пятидесяти и болши. А у меня де вы забудете имать постолку”. И говорил он, похваляючися: “я де бивал не токмо архиепископлих людей, и патриарших, и митрополичьих, и нихто де мне ничего не зделал. А вашему архиепископу и самому из головы мозг вышибу” (РГАДА, ф. 214, стб. 569, л.7).

Образ воеводы далее контрастирует с образом рассказчика, и это тоже сделано чрезвычайно умело. Если Буйносов груб, вспыльчив, несдержан, неприличен в своем поведении, то архиепископ – в собственном изображении – подчеркнуто благочестив, мудр, праведен:

И я, твой государев богомолец, слышачи ево... угроз[ы], посылал к нему побить челом, чтоб он, князь Алексей Иванович, пришел ко мне за совет в келью хлеба есть. А по совету хотел с ним переговорить наедине обо всем, как бывало при прежних архиепископех и при мне, богомолце твоем, и при прежних твоих государевых воеводах. И он ко мне в келью приходил, и я ему учал говорить наедине в келье обо всяких делах, и чтоб он во всякие наши духовные дела не вступался и воли б у нас не отнимал. И он, князь Алексей Ивановичь, во всем мне отказал: “знай де ты одне церкви, а до города де тебе дела нет”....

И он, князь Алексей Ивановичь, от того моего келейного совету ис кельи от меня и не простяся со мною побежал и келейными дверми удар[я], потому что тот мой келейной совет стал ему не люб (Там же, л. 8,6,10).

Все эти тексты несомненно созданы не дьяками, а самим Симеоном, проявившим и мастерство диалога, и емкий лаконизм повествования, и умение несколькими фразами обрисовать характеры и создать сценки, которые по современной терминологии можно назвать “жанровыми”. Талант автора несомненен, но он здесь ограничен сферой, которую современники не связывали с настоящей литературой: деловой язык, как и деловая письменность, исключались ими из области книжной культуры6. Недаром и Аввакум, современник Симеона, именно при нем побывавший в Тобольске в ссылке, называет свое писательство “вяканьем”. Именно потому письма Симеона и сохранились лишь в делах Сибирского приказа.

В отличие от Симеона письма Нектария ценились. Его послание “господину моему Ивану Михайловичу” дошло до нас не в архивных столбцах, а в составе нескольких сборников литературного состава: современники переписывали его как художественный текст7. При этом если Симеона можно назвать мастером жанровых сцен, то Нектарий – мастер “плетения словес”, которое он широко использует к собственной выгоде. Так, даже в рядовой, казалось бы, челобитной по поводу имущества своего предшественника по кафедре архиепископа Макария он умеет длинным перечнем предметов, использованием синонимов, повторами ритмически организовать речь и одновременно создать собственный образ пустынника “не от мира сего”:

И то, государь, твое царьское жалованье я, богомолец твой, отдал от себя, ис кельи архиепископле, Макарьево келейное: ризы в церковь Софеи Премудрости божии и к Похвале пречистые Богородицы, что на сенях, в ризницы; и в софейскую домовую казну панагеи, иконы и посохи, и суды серебряные и медные, и оловяные, и деревяные, и ковры, и полавочники. А мяхкую, государь, рухлядь, соболи и лисицы, и бобры, и шубы нагольные собольи и горностаины, и бельи, запечатав своею печатью, послал к тебе...

...Пожалуй, государь, меня, богомолца своего, от мирской печали, от тленна именья. Вели, государь, тое мяхкую рухлядь принять в свою государеву казну. А мне, богомолцу твоему, в своей чернеческой в келейной казне того держать не уметь, потому что, государь, отбежал было в пустыню я, богомолец твой, от того двунадесяти лет8.

Образ пустынника для Нектария привычен, даже на Тобольской кафедре он, как писал еще П.Н. Буцинский, был “слишком пустынножитель”9. Но образ этот и выгоден ему: отдавая в царскую казну, как величайший подарок, мягкую рухлядь, большинство из которой, как известно по описи, “корь <моль – Е.Р.> поел”10, Нектарий одновременно просит помочь имуществом Софийской церкви, причем также использует прием ритмизации речи (церковь ветчана – кровля огнила – паперть обвалилась), основанный на синтаксически однородных отрезках, регулярно повторяющихся:

А в Тоболску, государь, в твоем государеве богомолье в церкви Софеи Премудрости слова божия образы деисусы и праздники, и пророки, и праотцы краски полиняли, и церковь ветчана, и кровля огнила, и паперть обвалилась. А в ризнице, государь, твое государево жалованье, праздничная и воскресная и понахидная службы, ризы и подризные стихари, и амфоры, и патрахели, и поручи, и полицы, и сулии, и поповские ризы и подризные стихари, и дьяконские, и подьяческия стихари ж ветхи. И мне, богомолцу твоему, и соборяном в праздничную и во вседневную службу облачатца не во что.

Пожалуй, государь, меня, богомолца своего, вместо тленнаго богатества, мяхкой рухляди... вели, государь, в новопросвещенном месте украсити земное небо, церковь Софеи Премудрости божии, свое царьское богомолье, иконами и оклады, и ризами, и церковь построить. А твое государево жалованье одна местная икона Софеи Премудрости божии, обложена серебром басмою. А мне, государь, богомолцу твоему, было строить нечем, и церковной, и софейской домовой, и келейной казны нет11.

Умелое создание собственного образа пустынника, не заинтересованного ни в каких материальных благах, способствует решению наиболее важных для Софийского дома вопросов. Расчет Нектария точен – как известно, он получает все, о чем просил – т.е. во много раз больше, чем подарил царю; писатель проявляет себя тонким психологом, прекрасно понимающим характер царя.

В отличие от него, Симеон психологом абсолютно не был, о чем свидетельствует его обширная челобитная Алексею Михайловичу 1661 года по поводу самовольного приезда в Москву из-за столкновений с тобольским воеводой И.В.Хилковым12. Ответив на все обвинения последнего и высказав собственные претензии, в конце Симеон добавляет ряд выписок из Писания и соборных правил, поучающих царя об отношении к иерарху, например:

Прав[ило] собора в Карфагене 94: рождшиися во благочестии и в вере воспитани цари руку даяти церквам должни суть...

Толкование: благочестивых царей пособия и помощы церкви всегда требуют, цари же должни суть таковая подавать им, яко веры суще поборницы, да не от еретик или от безчинных человек преобидимы бывают...

А мне, богомолцу твоему, многие обиды и налоги ото многих есть. Писывал к тебе, великому государю, из Сибири к Москве многажды. А ныне и сам я, богомолец твой, на Москве и твоего царского милостивого призрения ко мне, богомолцу твоему, и указ и по се время ни о чем получить не могу (РГАДА, ф.214, стб. 582, л. 18).

Поучать царя, как надо относиться к иерею, в 1661 году, в момент острейшего и далеко не разрешенного конфликта Алексея Михайловича с патриархом Никоном, по меньшей мере наивно. Наивность и прямодушие – главные, пожалуй, черты Симеона, проявляющиеся во всех его челобитных, особенно при жалобах на воевод. Наиболее ярко эти черты выступают при сравнении его с Нектарием, когда в текстах проскальзывают общие для обоих темы.

Такой темой оказывается прежде всего описание жизни в монастыре до архиерейства. Нектарий, как мне уже приходилось писать13, восхищенно перечисляет все тяготы монастырской жизни и побои, какие терпел от настоятеля, причем здесь в наибольшей степени сказались его тяготение к ритмической организации речи, к игре словом, к книжным сравнениям:

.... Учил клюкою и остном прободал, и мелном, коим в жерновы мелют муку, и пестом, что в ступе толкут, и кочергою, что в печи углие гребут, и поварнями, что еству варят, и рогатками, что роствор на хлебы, или на просфоры, и на пироги в сосудех бьют, чтоб хлебы или просфоры, и пироги белы были. Того ради и тело мое начальник бил, чтоб душа моя темная светла была и бела, а не черна ......древом из ногу моею икра выбита, чтоб ноги мои на послушание Христа ради готовы были. .... И не токмо древом всяким, но и железом, и камением, и за власы рванием, но и кирпичем, и что прилучилося в руках его, чем раны дать, и что тогда очи его узрят... тем душу мою спасал, а тело смирял

И в то время персты моих рук из суставов выбиты, и ребра мои и кости переломаны, и ныне немощен и скорбен, чаю себе вскоре смерти...14

Это послание Нектария преследует ясную цель – показать, что просьбы о возвращении в монастырь вызваны совсем не сладостью тамошней жизни, поэтому все описания тягот у него явно гиперболизированы. Симеону же, не собирающемуся оставлять кафедру и полному ощущением значимости собственной миссии, подобные воспоминания не важны, они лишь должны подчеркнуть его сегодняшнее положение:

Да я же, богомолец твой, исперва был кроток и смирен, и тогда я жил в монастыре и себе единому внимал, и ни до ково дела мне не было. А ныне, великий государь, молчаливым и кротким быть не в меру. И того же нрава и устроения держатися нельзя, потому что положено на нас бремя великое и место пастырское держим, идеже нам поручено, и посреди мира живем и бываем, государь, многим до нас дело, а нам до них, а всякому не угодить. А еже нам всякому угожать не в полезное, и мы будем подобны ослом безсловесным: кто ево взял, тот ево и повел. И то устроение не нашего чина (РГАДА, ф. 214, стб. 582, л. 18).

Обращение к общей теме наиболее наглядно демонстрирует авторские приемы каждого писателя – с одной стороны, простоту и прямоту Симеона, его любовь к простым, бытовым сравнениям, разговорные интонации даже при высоких мотивах; с другой – пристрастие Нектария к стилистически окрашенной и ритмически организованной речи, прекрасное владение риторикой, книжный характер его образованности. Нельзя сомневаться, что перед нами два образованных и талантливых писателя с противоположными принципами словесного творчества, каждый из которых заслуживает своего места в истории литературы. Анализ эпистолярного наследия, таким образом, обогащает наши представления о путях развития местного художественного творчества.

Примечания

1 См.: Ромодановская Е.К. Русская литература в Сибири первой половины XVII в. – Новосибирск, 1973; Очерки русской литературы Сибири. – Новосибирск, 1982. – Т.1.

2 См.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVI I в.). – СПб., 1993. – Ч.2. – С.26-31.

3 Там же. – С.156-163.

4 См.: Ромодановская Е.К. Повесть о явлении Казанской иконы Богородицы в Тобольске // Христианство и церковь в России феодального периода: (Материалы). – Новосибирск, 1989. – С.45-58.

5 Сохранившиеся в Сибирском приказе письма архиереев по большей части представляют официальные челобитные о разных нуждах Софийского дома – недополучении денежной или хлебной казны, нехватке ладана, свечей и т.п. Они пишутся по строгому формуляру и, возможно, не самим архиереями, а их дьяками. Говоря о индивидуальных письмах, я имею в виду те, которые несомненно сочинялись самим адресантом – диктовались им, а нередко и писались собственноручно.

6 См.: Калугин В.В. Иван Грозный и Андрей Курбский. (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). – Автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. – М., 1998. – С.4-5.

7 См.: Ромодановская Е.К. Русская литература... – С.62.

8 Ромодановская Е.К. Опись имущества сибирского архиеископа Макария (1636 г.) // Источники по истории Сибири досоветкого периода. – Новосибирск, 1988. – С.27.

9 Буцинский П.Н. Сибирские архиепископы Макарий, Нектарий, Герасим (1625 г. – 1650 г.). – Харьков, 1891. – С.34.

10 Ромодановская Е.К. Опись имущества... – С.13.

11 Там же. – С.28.

12 См.: Оглоблин Н.Н. Дело о самовольном приезде в Москву тобольского архиепископа Симеона в 1661 году. (Очерк из жизни XVII в.) // Русская старина. 1893. – №10.

13 Ромодановская Е.К. Русская литература... – С.56-57.

14 РГБ, собр. Пискарева, №185, л.346 об. – 347 об.