От редакции

 

Статья печатается в порядке обсуждения. Редколлегия журнала не разделяет взглядов автора на существование в Южной Сибири в эпоху средневековья "Древнехакасской цивилизации" и на катастрофические последствия для культуры коренных народов процесса присоединения Сибири к Российскому государству.

 

 

Л.Р.Кызласов

 

Сибирское манихейство

 

Как выясняется в настоящее время, Сибирь к ран­нему средневековью все больше становилась культурным про­должением Сред­ней Азии на север. Важнейшим событием в духовном развитии Сибири явилось распространение там манихейства – одной из наиболее философских, энциклопедических и книжных религий Переднего Востока, возникших в Вавилонии в III в.

Основатель религии пророк Мани считал, что зороастризм, христианство и буддизм – это одна правильная вера, искаженная людским непони­манием, и он послан восстановить ее. Называя себя “посланником бога Ис­тины”, он в то же время был трудолюбивым ученым и писателем: изучив устои основных религий эпохи и гностической философии, он изложил свой канон в семи книгах, для чего изобрел особую ма­нихейскую письменность, украшая рукописи священ­ных книг, прославился как художник-миниатюрист, оставил образцы церковной фреско­вой живописи. Объединяющую человечество веру Мани манихеи миссионерски разносили по свету. К XI–XII вв. они действовали на просто­рах всего Евроазиатского материка от Атлантического океана до Тихого1. По словам Абурайхана Бируни, “веру Мани и его учение исповеду­ют большинство восточных тюрков, обитатели Китая, Тибета и час­ти Индии”2. На западе даже после прихода ислама манихейские сообщества остава­лись в Северной Африке и Испании. В XI–XII вв. к ним принадлежали секты богомилов в Болгарии и катаров-альби­гойцев  во Франции. В Западной Европе христианство боролось с манихеями до XV–XVI вв. Судьба манихейства на востоке, до сих пор известная только по письменным источникам, обычно связывалась с его распространением в Средней Азии (уже с III в.), приходом в Китай (столицы которого миссионеры достигли в 694 г.), принятием его Уйгурским каганатом (763 г.). Теперь очевидно, что после уйгурского похода 758–759 гг. манихейство распространилось и в Древнехакасском государстве. Как и на Селенге, Орхоне или Верхнем Енисее, к северу от Саян его распространяли миссионеры-согдийцы3.

Земля сибирская сохранила то, что трудно было предугадать. Раскопки в Хакасии выявили два важнейших городских храмово-монастыр­ских центра: один в горах Батенёвского кряжа, другой – в степи, в дельте реки Уйбат, левого притока Аба­кана. На протяжении пяти веков там действовало не менее одиннадца­ти манихейских храмов. Большинство из них представляли собой монументальные архитектурные сооружения со стенами из сырцово­го кирпича.

Самый ранний мани­хейский храм в Хакасии был открыт экспедицией МГУ в 1971 г. в котловине Сорга, при впадении р. Сор в р. Пююр-сух (рус. Бюря, ст. Ербинская) и в течение двух сезонов исследован. Прямоугольное здание (37,5 х 28,5 м) со стенами из сырцового кирпича было воздвигнуто на массивной каменной платформе. Внутренняя площадь его со­ставляет около 800 кв.м. Потолок и стены были выбелены известью. Вдоль стен располагались четыре платформы-суфы и галереи с колоннами. Основной вход с широкой тамбурной дверью и пандусом был обращен на восток, второй малый, также с пандусом, вел с севера. Судя по находкам, храм был скорее всего построен в середине 60-х годов VIII в. и существовал до IX–Х в.4 Строительные материалы и приемы, архитектурные детали раскопанного здания полностью соответствуют канонам архитектурной школы господствовавшей в VII–VIII в. в Согде. Именно там весьма распространено сооружение оснований и платформ-подиумов для сырцовых зданий. В горах и предгорьях цоколь также сооружали из камня, укладывая его в гравий и глиняный раствор. Сырцовые стены, толщиною в 2–2,5 м отступали от краев платформы, придавая им характер террас. Согдийский тип сырцовых кирпичей в VII–VIII вв. имел подобные же размеры 45–44´25–23´6–12 см, но, чаще всего, 48´24´9–10 см (Пенджикент, Тали-Барзу, Ак-Тепе и др.). Внутренние стены зданий штукатурились глино-саманным раствором или белым алебастром. Потолки укладывали на деревянные балки, которые в галереях опирались на резные деревянные колонны, весьма близкой формы к найденным нами. В храмовых, общественных и жилых зданиях Средней Азии  широкое применялись не лестницы, а пандусы, нередко поднимавшиеся даже на вторые и третьи этажи; входы также часто имели тамбуры и двойные двери5. Следует заключить, что архитекторами и строителями столь необычного для Южной Сибири Сорского храма являлись заезжие согдийцы.

Ими же возведены и первые храмы в городе на р. Уйбат. Самым ранним сооружением (быть может, относящимся ко вре­мени уй­гурского завоевания в 758–759 гг.) явилась здесь квадратная “крепость” 30 х 30 м, совершенно схожая с сооруженными согдийцами в Туве6. Аккуратнейшая кладка из желтоглиняных сыр­цовых кирпичей свидетельствует о работе опытных мастеров-строителей. Стены, достигающие в высоту 4 м плавно расширялись книзу7. В восточной стене сохранилась узкая калитка (заложенная при более поздней перестройке). Посредине открытого двора (22 х 22 м) найдены остатки круглого строения типа вихары. Стены его из тонких гибких прутьев, воткнутых вплотную друг к другу, поднимались, создавая вверху купол. Снаружи и изнутри они были оштука­турены глиняным раствором, а пол выстлан деревом.

В середине 60-х годов VIII в. этот храм был перестро­ен. Все про­странство занял большой зал (22 х 22 м), плоскую кровлю которого поддер­живали 169 деревянных колонн, опиравшихся на каменные базы. Вскоре с южной стороны пристроили второй квадрат из сырцо­вых стен, соединен­ный с храмом широким проходом. Возможно, это был мона­стырь, разделенный деревянными перегородками на ряд помещений. В восточной его стене были ворота, шириною 4 м, в которые могла бы проехать повозка. В результате, к концу VIII в. завершилось создание прямоуголь­ного хра­мового комплекса общей площадью 60 х 30 м, вытянутого с северо-запада на юго-восток. К его южному и северному углам были пристроены одинаковые восьмигранные башнеобразные соору­жения с уплощенным верхом. За счет них размеры всего комплекса увеличились до 72 х 37 м. Тогда же старый вход в колонный зал храма был заложен, а новый устроен близ южной стороны север­ного восьмигранника. Посредине север­ного углового святилища был сооружен квадратный коло­дец (2 х 2 м) со стенками, укрепленными по углам жердями и столба­ми. При расчи­стке колодец, свидетельствующий о почитании водной стихии, быстро напол­нился водой. К внешней северо-­западной стене храма была пристроена невысокая узкая глинобитная, сильно прокаленная платформа с овальным кон­цом. Такие платформы в Средней Азии остаются от святилищ Огня8.

Около середины IX в. колонный зал был засыпан галькой и песком и над ним, во втором ярусе, был сооружен новый квадратный храм (20 х 20,6 м), не имев­ший кровли, со входом с юга. В центре его находилась круглая кирпичная “эстрада” (высотой 0,75 м и диаметром 8,8 м), на которую с севера вели три ступеньки. Посредине “эстрады” располагался квадратный алебастровый алтарь с низким бортиком, ориентированный углами по сторонам света. Раскрытость святилища к небу – свидетельство гармонии с космосом. Тогда же на восточной стене комплекса и на пристроенных к ней трапе­циевидных платформах симметрично разместились еще два открытых и не имевших стен храма. Их крыши поддерживались четырьмя толстыми колоннами, опиравши­мися на каменные базы. Полы были деревянными.

Наконец, был исследован самый поздний храм манихейского Уйбатского города, сооруженный в XI в. – отдельное прямоугольное здание (20 х 16 м) без окон, со входом с вос­точной стороны. Внутри это был десятиколонный зал площадью в 228,5 кв. м. Колонны, стоявшие на каменных базах и поддерживавшие вышку со световым люком, ограничивали в западной части зала квадратное пространство, каждая сторона которого равнялась 7,5 м. Потолок был оштукатурен алебастром. С восточной стороны на полу лежала плита – подставка под све­тильник9. У южной стены зала нами была расчищена жертвенная яма (глубиной в 0,9 м) с костями крупной рыбы, птицы и мелкого рогатого скота – остатки обитателей воды, воздуха и поверхности земли. Вместе с этим храмом действовало и пристроенное к нему снаружи второе де­ревянное святилище огня. Просу­ществовало здание, по-видимому, до мон­гольского завоевания Хакасии, а возможно и дольше.

Уйбатский город в течение пяти веков являлся священным центром север­ного манихейства. В нем экспедицией МГУ обнаружено шесть монументаль­ных храмов различного назначения и пять святилищ. Сколько же за 15 поколений священников и служителей различных рангов было призвано со­вершать здесь литургии, вести астрологические наблюдения, переводить свя­щенные тексты и мо­литвы на тюркский язык и размножать, используя местную руниче­скую письменность? Заметим при этом, что основная ныне распахан­ная площадь города археологически еще не изучена.

Посетивший в 942 г. долины Среднего Енисея Абу Дулаф писал о религии местного населения: "Есть у них храм для богомоления … В молитвах употребляют особую, мерную речь… Молясь обращаются к югу. Поклоняются планетам Сатурну и Венере, а Марса считают дурным предзнаменованием"10. Как видим, слова о храме оказались верными и подтверждаются археологией. Точными оказались и сведения о поклонении планетам. Именно они позволяют понять то планировочное многообразие культовой архитектуры VIII–XII вв., которое выявили раскопки на р. Уйбате. Для этого необходимо учесть ту часть идеологического наследия, которую манихеи полу­чили от астрологов-звездопоклонников, именуемых ара­бами сабейцами. Выделим две особенности этого на­следия: почитание семи великих небесных светил и символичность во внешней архитектурно-планировочной форме храмов.

Китайский источник VIII в. разъясняет: “Семь светил – это солнце, луна и пять планет, которые предводительствуют людьми. Ежедневно они сменя­ются. В конце семи дней [цикл их] начинается снова. Их названия следует помнить, потому что каждое светило имеет на то или иное предприятие влия­ние, благоприятное или неблагоприятное”. Далее, в источнике сделано харак­терное добавле­ние: “В случае запамятования... вам достаточно спросить об этом согдийцев, персов или людей пяти Индий, которые хорошо их знают”11.

Сабейцы канонизировали планировку храмов, связав каждое божество с определенной геометрической фигурой. У них “квадрат символизировал небесный мир, которому присущи вечный порядок (гармония) и устойчивость. Зем­ному миру присущи движение и развитие – его символом становит­ся круг”. Вот что сообщал, например, ал-Масуди, который получил в 943 г. сведения из первых уст и многому был очевидцем: “А к хра­мам сабейцев относятся храм Миропорядка, храм Необходимости и храм Души, – это здания, круглые по форме. Храм Сатурна – шести­угольный, храм Юпи­тера – треугольный, храм Марса – прямоугольный, храм Солнца – квадратный, храм Венеры [имеет форму] тре­угольника внутри квадрата. Храм Меркурия имеет треугольную форму внутри удлиненного прямоугольника, храм Луны – восьми­угольной формы. Сабейцы в этом видят символы и тайну, которую они скрывают”12. Дополняя эти данные описаниями Шахристани (1127 г.) и Димешки (XIV в.), мы сможем по­нять сложность приведенной символической схемы, далеко вы­ходя­щей за пределы астральных культов. Вот что последний автор сооб­щает, например, о разнообразии круглых храмов: “К храмам тех сабейцев, которые признают цепь от причин к первопричине всех причин, принадлежат следую­щие – храм Первопричины, образую­щий круглую стену и имеющий форму полушария, установленный на земле в виде шатра”, “храм Первого Разума, также состоящий из круглой стены без окон, далее храм Миропорядка (Гармонии), также с круглой стеной и без окон, далее храм Необходимости, в котором находятся фигуры и изображения девяти сфер. И наконец, храм Души – круглый, как и предыдущие, в котором находится скульп­турное изображе­ние человека, имеющего много различных голов, рук и ног”. Геометрическая символика дополнялась цветовой, выражавшейся в окраске храмов. Следует заметить, что круглые планировочные формы были связаны с почитанием олицет­воренных абстрактно-философских понятий, а все формы много­угольников, очевидно, увязывались с божествами планет13.

Неслучайно Бируни (XI в.) сабейцами называл именно среднеазиатских манихеев, которые в его время все еще сохраняли об­щину верующих в Самарканде14. Опыт наших раскопок в “Уйбатском городе” свидетель­ствует, что искушенные манихейские зодчие также канонизировали геометрические формы архи­тектурного построения храмов. Каждый из изученных в Хакасии храмов посвящался лишь одному божеству или религиозно-философскому понятию из числа семи великих небесных светил, стихий или состояний. Согласно приведенным описаниям, Сорский храм оказывается посвященным "Царю Света" и богу войны Марсу, уйбатский храм с шатром-вихарой – Первопричине космического движения, колонный зал – богу Солнца, оба восьмигранных святилища и колодец – Луне, северная платформа – Огню, храм с круглой "эстрадой" – Миропорядку, Гармонии Мироздания, а последний, десятиколонный храм – вновь божеству Марса15.

Открытие в долинах Уйбата и его верхних притоков неви­данного скопления манихейских храмов и святилищ само по себе является выдающимся событием в науке. Но не менее важным открытием для истории мировых религий и истории архи­тектуры оказалось неожиданное разнообразие типов культовых зда­ний и сооружений. Изумляет впервые подтвержденная ар­хеологией точность сообщений арабских ученых. Впервые столь наглядно проступает и сабейский пласт в культовой архитектуре манихеев, сохраненный их согдийской и принятый сибирской ветвью.

Создание в долине Среднего Енисея столь круп­ного священного центра стало возмож­ным лишь в результате объявления ма­нихейского вероучения госу­дарственной религией Древнехакасской державы, ее официаль­ной идеологией.

Вспомним, что к середине VIII в. восточное манихейство пере­живало не­легкие времена. Претерпевавшее нападки мусульманства, буддизма и христи­анства несторианского толка, не получившее сво­боды действий в Китае, оно, наконец, ощутило в 762 г. мощную поддержку уйгурского Бёгю-кагана. Но в 779 г. вновь начались гонения – последовал антиманихейский переворот в Ордубалыке. Новая эпоха, открывшаяся со времен уйгурских вторжений на Средний Енисей в 758 и 790 гг. и особо явно проявив­шаяся с созданием мощного единого государства саяно-алтайских народов в 840 г., предоставила манихейству полную свободу дейст­вий. Это, очевидно, послужило основной причиной перемещения центра манихейской церкви далеко на север, в между­речье Енисея и Абакана. Новая вера, став государственной религией Древнеха­касского феодального каганата, получила мощную официальную под­держку, а также возможность распространять пропаганду и свет своего учения на всю ос­тальную Сибирь. Это привело к полному культурному перевороту в жизни юж­носибирского населения. Разго­релся очаг невиданной дотоле в Сибири культуры и образо­ванности, распространявший далеко на север разнооб­разные знания и широкую грамотность на тюркском литературном языке.

По данным В.В.Бартольда, архипастыри манихеев (епископы, пресви­теры и др.) могли занять высокий церковный чин, только получив высшее об­разование. Углубленные занятия астрологией, астрономией, математикой, бого­словием и другими прикладными и точными науками влекли за собой зрелые философские размышле­ния. Манихеи имели собственный календарь, вели ис­числение времени по эре Мани, начиная с года его рождения (216 г. н.э.). И все это было принесено ими в Сибирь. Как мы уже видели, среди манихеев имелись жрецы-архитекто­ры и строители16. Китайский источник в качестве обязательного элемента “различает в манихейском монасты­ре пять зал: 1) зал для священных книг и картин; 2) зал для поста и объяснения; 3) зал для покло­нения и покаяния; 4) зал для препода­вания; 5) зал для больных монахов”17. Таким образом, манихеи впервые создали в Южной Сибири разветвленную сеть религи­озных библиотек при храмах, монастырях, миссионерских пунктах и отшельнических пустошах. В них собирались и хранились не только новые произведения манихейской литературы, написан­ные по-тюркски, но восстанавливались и переписывались произведе­ния прошлого (несомненно, канонизированные труды самого Мани и его старших учеников), созданные на других языках (прежде всего, на среднеперсидских) и при помощи манихей­ской письменности. Переписка священных и иных религиозных книг почиталась за благой подвиг, проповедники и миссионеры обязаны были прибегать к авторитету литературы.

От других великих религий манихейство отличала чрезвычайно важная особенность – в любой стране его адепты для распространения своего вероучения пользовались языком местного населения18. Для нашей темы особенно важно пом­нить, что из всех мировых религий, получивших распространение в Азии, по имеющимся данным лишь манихейство применяло (нарав­не с мани­хейским, сирийским, согдийским и производным от него уйгур­ским письмом) и руническую письменность тюрков19. Это привело к настоящему взлету образованности, к по­явлению в то время, если можно так сказать, местной тюркской интеллигенции, тюрков-миссионеров и священников. То было время приобще­ния восточных тюрков Срединной Азии и Сиби­ри к миру духовных и культурных ценно­стей, выработанных городскими цивилизациями Западной Азии. С приходом манихеев в сере­дине VIII в. в Южную Сибирь связаны и три первых памятника, запечатлевших государственную пись­менность Уйгурского каганата – младшее орхонское письмо. Надпись на при­меняемом манихеями сирийском письме эстрангело обнаружена на одной из бронзовых монет, находившихся в обращении у древнехакасского населения20.

Значение манихейских библиотек наиболее ощутимо при изуче­нии их ос­татков, обнаруженных в Восточном Туркестане и Дунхуане. Пользование ими и содержащимися в книгах знаниями привело к появлению в енисейских руниче­ских надписях заимствованной лексики: сирийской (мар “вероучитель”), иранской и согдийской (баг “удел”, азун “зем­ная жизнь”, абад “благоустроенность”, аз “алчность”), санскритской (барм “совершенный”, асур “асурий, злой дух”, арзы “святой, от­шельник”) и даже арабской (эмин “надежный”). В собственные муж­ские имена аристокра­тов наравне с традиционными вошли и такие слова, как йюкюнч “совершение молитвы” (Оттук-Даш II, Е 64), йевиг “качества бодисатвы, необходимые для просветления” (Адыр-Кая)21. Отразилось в енисейских памятниках и манихейское мировоз­зрение. Так, в тексте стелы из Эль-Бажи в Туве (Е68/1, строка 16) рядом с обычными вос­хвалениями умершего витязя уже употребля­ется и манихейская формула покая­ния: “...я следовал ошибкам точно ценностям”. То же отмечается в тексте гор­ноалтайской стелы Бар-Бургазы I, где с прежде не свойственной эпитафиям укоризной сказано, что героя “греховная алчность разлучила” с близкими22.

Массовое распространение грамотности, наличие собственной руниче­ской енисейской письменности на литературном языке того времени ярко выра­зились в появлении в VIII–Х вв. огромного коли­чества манихейских наскаль­ных надписей самого разнообразного характера по всему Саяно-Алтайскому нагорью и Центральной Азии (Хакасия, Алтай, Тува, территория современной Монголии). Осо­бенно много наскальных отметок оставили молившиеся на при­роде. Многие из текстов представляют собой монотеистические обращения к Богу в самоуничижительной манере (раб божий, недостойный раб, презрен­нейший, греховный и т.п.).

Как известно, согласно манихейскому вероучению, человече­ское тело со­творено богом Зла и лишь душа создана богом Добра. И вот на скале Крес-хая читаем молитвенную запись (Е 137): “Вложите совершенную душу (буквально: нутро)”. Строки Хая-Бажи V и III (Е 24) вполне по-манихейски превозносят деяния, направленные на благоустройство земель; на Городовой стене (Е 144) вырезан текст, в котором утверждается, что “благое преумножается путем уничто­жения греховного”, характерное манихейское утверждение "земной мир – из разряда лжи и скверны" содержится в надписи на Кёк хае и т.п.23 Тексты демонстрируют воздействие на древнюю руническую орфографию новых норм,  прямо связанных с манихейской алфавитной письменностью24. В Южной Сибири сохранились и памятники изобразительного искусства манихеев: в Горном Алтае, на скале Ялбак-Таш, стоящей на древнем тракте, некий путник-манихей выгравировал изображение Сатаны. Подобные изображения бога Зла известны во многих районах пребывания верую­щих манихеев – от Южной Сибири до Семиречья (Таласское Алатау)25.

Другой важной особенностью манихейства как “всеобъемлющей универ­сальной религии” было то, что оно “свободно и очень широко включало в свою систему мно­гие образы и представления из местных языческих верований и культов”26, в том числе из раннего тюркского шаманизма. Северное манихейство не уничтожило заложенного в языческих верованиях сибирских абориге­нов мощного духовного потенциала слияния с родной природой. Поэтому наряду с вероучителями-марами в мани­хейских до­кументах и в китайских хрониках этой поры упоминают­ся камы – тюркское наименование не только языческих про­рицателей и ясновидящих-шаманов, продолжавших практиковать27, но и собст­венно манихейских священников, служивших в храмах (например, “кам мар”)28. В арабо-персидских источниках под манихейским вли­янием их стали называть по-персидски фагинунами – очевидно, “прорицателями” (ср. иранское “фаг” или “баг” – бог; со­гдийское “вагнпат” – жрец; и парфянское “багнапат” – жрец)29.

Сибирское манихейство есть прямое порождение манихейства централь­ноазиатского. Но если последнее было “облачено в буддий­ские одеяния”, то на северное манихейство оказался накинут еще и шаманский плащ. Древние саяно-алтайские тюрки и их соседи после VIII–IX вв. не “остались обычными шаманистами”, как счита­ют до сих пор многие ученые. Приняв “всеобщую универсальную религию” Мани, они стали “сибирскими манихеями”. Поэтому и имя божества в тюркоязычных священных текстах осталось языче­ски-древним – Тенгри.

Южносибирское манихейство свободно развивалось до монголь­ского на­шествия и, очевидно, некоторое время после него, способст­вуя политическому, идеологическому, культурному и языковому объединению многочисленного и разнородного населения Саяно-Алтайского нагорья. Судя по отдельным па­мятникам енисейской пись­менности, оно явилось знаменем общей борьбы на­родов за восстанов­ление местной государственности еще в конце XIII – начале XV в.30 Период расцвета Древнехакасского каганата – огромной единой южно­сибирской в своей основе державы – в IX–XIII вв., на протя­жении пяти-шести столетий неразрывно связан с манихей­ской идеологией и куль­турой.

На востоке манихейство от поздних уйгуров (не без участия древних ха­касов) передалось киданям, после того как их первый император Абаоцзи в 924 г. захватил бывшие уйгурские степи вплоть до г. Ордубалыка. В 1128 г. нашест­вие киданей, вышедших с Орхона (Бэй Ляо) испытали Кашгар и Семиречье. Арабский историк Ибн эль-Асир (умер в 1233 г.) писал о возглавлявшем киданьское войско Гурхане: “Он был манихеем”. Впоследствии сильное воздействие мани­хейства фиксируется в ве­рованиях монголов в эпоху Чингисхана. В XIII–XIV вв. манихейские общины активно действовали в Вос­точном Туркестане и в Китае. А в Южном Китае ма­нихейская церковь просуществовала до XVI в.31

Более поздние остатки угасающего манихейства сохранились до совре­менности у саяно-алтайских тюрков (алтайцев, хакасов, тувинцев, тофов и др.), а также у обитающих на Оби и Енисее хантов, селькупов, кетов и эвенков. Они ясно выражены в так называемых “шаманизме”, “бурханизме” и в бытовых ве­рованиях аборигенных народов, в лексическом составе их языков. Алтай­ские бурханисты прямо указывали на “людей в белых одеждах”, приезжавших на Алтай и учивших народ верить в единого бога. Манихейскими по своему суще­ству являются хакасские нагорные общественные моления небу, происходив­шие без участия шама­нов; моления в гротах, ночные бдения в пещерах. То же установ­лено для народных верований и сакральной лексики кетов Енисея и Подкаменной Тунгуски32.

Объяснений большинству указанных выше явлений ученые еще не нахо­дили. Поэтому не существовало ясного представления о се­верном ответвлении манихейства и его истории. Ныне очевидно, что без его исследования нельзя представить себе истинную духовную культуру народностей, обитавших в Сибири в средние века.

 

Примечания

1 Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. – СПб., 1994. – С.131; Луконин В.Г. Культура сасанидского Ирана. – М., 1969. – С.74; Смагина Е.Б. Манихейство // Религии Древнего Востока. – М., 1995.

2 Абурайхан Бируни. Избранные произведения. – Ташкент, 1957, т. 1. – С.213.

3 О принятии и судьбе манихейства в Уйгурском каганате см.: Кызласов Л.Р. Северное манихейство и его роль в культурном развитии народов Сибири и Центральной Азии // Вест. МГУ. Сер. 8. – 1998. – №3. – С.10–14.

4 Кызласов Л.Р. Средневековый манихейский храм в кот­ловине Сорга (Республика Хакасия) // РА. – 1999. – №2.

5 Воронина В.Л. Древняя строительная техника Средней Азии // Архитектурное наследство. – М., 1953, вып. 3. – С.3–6, 8, 9, 16, рис. 6 и 13; Кызласов Л.Р. Археологические исследования на городище Ак-Бешим в 1953–1954 гг. // Тр. Киргизской археолого-этнографической экспедиции АН СССР. – М., 1959, т. II. – С.166–168, 195, 230; Якубовский А.Ю. Вопросы изучения Пянджикентской живописи // Живопись Пянджикента. – М., 1954. – С.12.

6 Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. – М., 1969. – С.59–63; Он же. Древняя Тува. От палеолита до IX в. – М., 1979. – С.145–158.

7 Ср. стены квадратной цита­дели уйгурского Ш Шагонарского городища в Туве (Кызласов Л.Р. Древняя Тува… – С.146, 150, рис. 105, разрез).

8 По Великому шелковому пути. – Алма-Ата, 1991. – С.158–159 (храм Огня VII–IX вв.).

9 Кызласов Л.Р., Кызласов И.Л. Архитектурные сооружения и курганы средне­вековых хакасов // АО 1974 года. – М., 1975, план на с.215.

10 Григорьев В. Об арабском путешественнике Абу Долефе и странствовании его по Средней Азии. – СПб., 1872. – С.34. Новый перевод источника см.: Материалы по истории Средней и Центральной Азии X–XIX вв. – Ташкент, 1988. – С.82.

11 Chavannes Ed., Pelliot P. Un traité manichéen retrouvé en Chine // Journal Asi­atique. II Série. – Tome I, №1 et №2. – Paris, 1913. – Р.191.

12 Белиницкий А.М. Вопросы идеологии и культов Согда по материалам Пянджикентских храмов // Живопись древнего Пянджикента. – М., 1954. – С.65.

13 Булатов М.С. Геометрическая гармонизация в архитектуре Средней Азии IX-XV вв. – М., 1988. – С.16-17.

14 Бартольд В.В. Сочинения. – М., 1963. – Т. II, ч. 1. – С.216.

15 Планы зданий см.: Кызласов Л.Р. Северное манихейство и его роль в культурном развитии народов Сибири и Центральной Азии (рис. 3, 5–8).

16 На Ближнем Востоке с древности только жрецы проектировали “Дома Богов”.

17 Бартольд В.В. Сочинения. – Т. II, ч. 1. – С.218–231.

18 Там же. – С.219.

19 Древнетюркский словарь. – Л., 1969. – С.XIV–XXXIII, XXXV, XXXVII.

20 Кызласов Л.Р. Памятники орхонского письма из Хакасии и Горного Ал­тая // Вест. МГУ. Сер. 8. История. – 1997. – №1; Кызласов И.Л. Монеты с тюркоязычными енисейскими надписями // Нумизматика и эпиграфика. – М., 1984, т. XIV. – С.94–95, рис. 3.

21 В выборку включены данные из еще не опубликованных прочте­ний И.Л. Кызласова.

22 Кызласов И.Л. Материалы к ранней истории тюрков. III. Древнейшие свиде­тельства о письменности // РА. – 1998. – №2. – С.71, 72; Он же. Стелы с ру­ническими надписями на Алтае (к выделению местных групп енисейских эпитафий) // Вопросы тюркской филологии. – М., 1997, вып. III. – С.47, 48, 51–54.

23 Кызласов И.Л. Рунические письменности евразийских степей. – М., 1994. – С.189–194; Он же. Калям на Енисее // Татарская археология. – 1999. – №2 (3) (в печати).

24 Кызласов Л.Р., Кызласов И.Л. Новый этап развития енисейской пись­менности (конец XIII – начало XV вв.) // РА. – 1994. – №1; Он же. Разновидности древнетюркской рунической орфографии (отражение манихейской письменной культуры в памятниках енисейского и орхонского письма) // Acta Orientalia Akademiae Scientiarum Hungaricae, t. L, fasc. 1–3. – Budapest, 1997.

25 Кубарев В.Д. Сенмурв из Калбак-Таша // Наскальные рисунки Евразии. – Новосибирск, 1992; Самашев 3. Граффити средневековых номадов // Вопр. архео­логии Западного Казахстана. – Самара, 1996, вып. 1, рис. 5 (Авторы статей манихейского Сатану не узнали. Ср. его описание в источниках: Беленицкий А.М. Вопр. идеологии… – С.70; Смагина Е.Б. Истоки и формирование представлений о царе де­монов в манихейской рели­гии // Вест. древней истории. – 1993. – №1).

26 Якубовский А. Ю. Вопросы изучения… – С.21.

27 Ср. применение санскритского термина на зеркале, исполь­зовавшем­ся, весьма вероятно, для шаманистского обряда: Кызласов И.Л. Новые материалы по енисейской рунической письменности // Сов. тюркология. – 1981. – №4. – С.93–95.

28 Древнетюркский словарь. – С.545 (tähriligdäki); Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. – М.-Л., 1950. – Т. I. – С.353.

29 Бойс М. Зороастрийцы. – С.127; Бартольд В.В. Соч., том II, ч. 1. – С.125; Он же, т. VIII. – С.48; Ср.: Согдийские документы с горы Муг. – М., 1962, вып. 2. – С.113, 197.

30 Кызласов Л.Р., Кызласов И.Л. Новый этап развития енисейской пись­менности. – С.45, 46, 48.

31 Смагина Е.Б. Истоки и формирование...; Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. – М., 1984. – С.76–78; Материалы по истории киргизов и Киргизии. – М., 1973, вып. 1. – С.65.

32 Топоров В.Н. Об иранском влиянии в мифологии народов Сибири и Цен­траль­ной Азии // Кавказ и Средняя Азия в древности и средневековье. – М., 1981; Кызласов Л.Р. Письменные известия о древних городах Сибири. – М., 1992. – С.99; Дани­лин А.Г. Бурханизм. – Горно-Алтайск, 1993.